Неточные совпадения
Впечатление огненной печи еще усиливалось, если
смотреть сверху, с балкона: пред ослепленными глазами открывалась продолговатая, в форме могилы,
яма, а
на дне ее и по бокам в ложах, освещенные пылающей игрой огня, краснели, жарились лысины мужчин, таяли, как масло, голые спины, плечи женщин, трещали ладони, аплодируя ярко освещенным и еще более голым певицам.
Дьякон углубленно настраивал гитару. Настроив, он встал и понес ее в угол, Клим увидал пред собой великана, с широкой, плоской грудью, обезьяньими лапами и костлявым лицом Христа ради юродивого, из темных
ям на этом лице отвлеченно
смотрели огромные, водянистые глаза.
Он был сконфужен,
смотрел на Клима из темных
ям под глазами неприятно пристально, точно вспоминая что-то и чему-то не веря. Лидия вела себя явно фальшиво и, кажется, сама понимала это. Она говорила пустяки, неуместно смеялась, удивляла необычной для нее развязностью и вдруг, раздражаясь, начинала высмеивать Клима...
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел в сад, заглянул в окно флигеля, — маленький пианист лежал
на постели у окна, почти упираясь подбородком в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие в темных
ямах, непонятливо
смотрит на ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
Самгин
смотрел на гроб,
на ямы,
на пустынное место и, вздрагивая, думал...
Люди появлялись, исчезали, точно проваливаясь в
ямы, и снова выскакивали. Чаще других появлялся Брагин. Он опустился, завял,
смотрел на Самгина жалобным, осуждающим взглядом и вопросительно говорил...
Райский стал раскаиваться в своем артистическом намерении
посмотреть грозу, потому что от ливня намокший зонтик пропускал воду ему
на лицо и
на платье, ноги вязли в мокрой глине, и он, забывши подробности местности, беспрестанно натыкался в роще
на бугры,
на пни или скакал в
ямы.
Он с пристрастным чувством, пробужденным старыми, почти детскими воспоминаниями,
смотрел на эту кучу разнохарактерных домов, домиков, лачужек, сбившихся в кучу или разбросанных по высотам и по
ямам, ползущих по окраинам оврага, спустившихся
на дно его, домиков с балконами, с маркизами, с бельведерами, с пристройками, надстройками, с венецианскими окошками или едва заметными щелями вместо окон, с голубятнями, скворечниками, с пустыми, заросшими травой, дворами.
Это ж еще богачи так жили; а
посмотрели бы
на нашу братью,
на голь: вырытая в земле
яма — вот вам и хата!
В
яме, где зарезался дядя Петр, лежал, спутавшись, поломанный снегом рыжий бурьян, — нехорошо
смотреть на нее, ничего весеннего нет в ней, черные головни лоснятся печально, и вся
яма раздражающе ненужна.
В саду дела мои пошли хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил
яму по краям, где земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, —
на нем можно было даже лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной в щели между кирпичами, — когда в
яму смотрело солнце, всё это радужно разгоралось, как в церкви.
Второй оттиск в памяти моей — дождливый день, пустынный угол кладбища; я стою
на скользком бугре липкой земли и
смотрю в
яму, куда опустили гроб отца;
на дне
ямы много воды и есть лягушки, — две уже взобрались
на желтую крышку гроба.
Место слияния Меледы и Балчуговки было низкое и болотистое, едва тронутое чахлым болотным леском. Родион Потапыч с презрением
смотрел на эту «чертову
яму», сравнивая про себя красивый Ульянов кряж. Да и россыпное золото совсем не то что жильное. Первое он не считал почему-то и за золото, потому что добыча его не представляла собой ничего грандиозного и рискованного, а жильное золото надо умеючи взять, да не всякому оно дается в руки.
— В Москве, сударь! в
яме за долги года с два высидел, а теперь у нотариуса в писцах, в самых, знаете, маленьких… десять рублей в месяц жалованья получает. Да и какое уж его писанье! и перо-то он не в чернильницу, а больше в рот себе сует. Из-за того только и держат, что предводителем был, так купцы
на него
смотреть ходят. Ну, иной смотрит-смотрит, а между прочим — и актец совершит.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного бугра
на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер! Того и
смотри, провалится еще, окаянный, в
яму — и не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой, придем
на место, я тебя! Все тогда припомню!
Илья
смотрел на неё и думал, что вот эта девочка живёт одна, в
яме, работает, как большая, не имеет никакой радости и едва ли найдёт когда-либо радость в жизни.
Посмотрят они
на меня да
на пустые стены и скажут: «Гуляй, Иван Петрович, по белому свету!» Один за жену сердит; этот, пожалуй, продержит месяца два в
яме, пока не надоест кормовые платить.
— Так, — сказал он,
смотря на меня с проступающей понемногу улыбкой. — Уже подслушал! Ты думаешь, я не вижу, что
ямы твоих сапогов идут прямехонько от окна? Эх, Санди, капитан Санди, тебя нужно бы прозвать не «Я все знаю», а «Я все слышу!».
Вокруг нас царила та напряжённая тишина, от которой всегда ждёшь чего-то и которая, если б могла продолжаться долго, сводила бы с ума человека своим совершенным покоем и отсутствием звука, этой яркой тени движения. Тихий шорох волн не долетал до нас, — мы находились в какой-то
яме, поросшей цепкими кустарниками и казавшейся мохнатым зевом окаменевшего животного. Я
смотрел на Шакро и думал...
Пётр пугливо
смотрел в бескровное, измученное, почти незнакомое лицо жены; её усталые глаза провалились в чёрные
ямы и
смотрели оттуда
на людей и вещи, как бы вспоминая давно забытое; медленными движениями языка она облизывала искусанные губы.
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг
на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы,
на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего
на солнце, вымытого дождями дерева десятками мертвых глаз
смотрели сучки. Один угол двора был до крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых пастей торчала солома — двор был точно
яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Вавилов остановился вовремя, смущенный едва не сказанным сравнением, и с боязнью взглянул
на купеческого сына. Тот курил, весь был поглощен этим занятием. Скоро он ушел, пообещав
на прощанье Вавилову разорить гнездо беспокойных людей. Вавилов
смотрел ему вслед и вздыхал, ощущая сильное желание крикнуть что-нибудь злое и обидное в спину этого человека, твердыми шагами поднимавшегося в гору по дороге, изрытой
ямами, засоренной мусором.
Он промолчал, задумчивый, неприступно суровый. Потухавший самовар тянул пискливую мелодию, полную раздражающей скуки, в окна со двора веяло запахом масляной краски, карболки и обеспокоенной помойной
ямы. Полусумрак, писк самовара и запахи — всё плотно сливалось одно с другим, чёрное жерло печи
смотрело на супругов так, точно чувствовало себя призванным проглотить их при удобном случае. Супруги грызли сахар, стучали посудой, глотали чай.
…
На дворе темно. Над ним сияет, весь в блеске звёзд, квадратный кусок синего неба, и, окружённый высокими стенами, двор кажется глубокой
ямой, когда с него
смотришь вверх. В одном углу этой
ямы сидит маленькая женская фигурка, отдыхая от побоев, ожидая пьяного мужа…
Огненные ленты свивались и развивались перед его закрытыми глазами, клубились в причудливых и страшных узорах, и было широко, как в поле, и душно, как
на дне узкой и глубокой
ямы. Манечка через плечо презрительно
смотрела на него и говорила...